Владимир Герасимов

Вязниковские небыли

ГОП-ЛЯ-ЛЯ

Жила в одной деревне девка по прозвищу Хрундучиха. Была она так себе: ни кожи, ни рожи, но умела в нужное время  «Гоп-ля-ля!» крикнуть. И так крикнуть, аж мурашки по коже. Парни и мужики ее сторонились, но «Гоп-ля-ля» послушать любили. А жил еще рыжий парень Семен. Он со всеми бабами и девками перегулял, и все равно не находил в них эдакой изюминки, от какой сердце занимается пожаром. А как услышал хрундучихино «Гоп-ля-ля», к избе ее как приклеился. Увидит ее, плюется, а как дело до «Гоп-ля-ля» дойдет, аж трясется и слюной исходит, уж такая она гоплялистая была. Ну прямо не мог без нее дальше жить и поженился на Хрундучихе. А она, зараза, еще и готовить-то, как следует не умела. Так, кое-что сварганит. Семен перед тем, как за жратву приниматься, заставлял ее «Гоп-ля-ля» кричать. Ну а ей чего, жалко, что ли? И Семен под эту музыку все лопал, что ни подавала. И уж таким он себя счастливым чувствовал, что пришло время помирать, а он не хочет.

     Эхма, думает, кто же мне на том свете «Гоп-ля-ля» кричать будет. Так вместе и прожили. А когда Хрундучиха померла дак и он не задержался, и все из-за гопляляния.

ГОРЕМЫЧНЫЙ МУЖИК

Однажды прельстился один мужик на гаданье цыганское. Уж больно он был нетерпеливый, хотелось ему свою судьбу наперед знать. Да то ли не показался чем цыганке, то ли мало ей дал — протараторила она, отведя глаза:

— Горе тебе, драгоценный, всю жизнь мыкать…

Ну ему бы отмахнуться да забыть, а он мнительный был, во всем беду да несчастье стал видеть. Жена ему попалась хорошая, работящая да только со временем толстеть стала. А он:

— Ох, вот несчастье-то! Люблю стройных.

Родила она ему дочку, а он недоволен — почему не сына. Опять на судьбу жалится. В хозяйстве у него порядок, хлеба поднимались хорошие. Но во всем находил он червоточину, ныл и ныл без конца.

Однажды копал землю под погреб и натолкнулся на клад. Золотые монеты одна к одной. Вроде бы радуйся и богатей. А он призадумался: не должно быть так, беда какая-то тут сидит. Взял да горшок с золотом в реку и выбросил, в самую быстрину, от греха подальше. Ну река, конечно, утащила клад. А потом одумался, жалко стало находки, клад ведь один раз в жизни в руки дается. Бегает мужик по берегу, плачет, ныряет на глубину, ищет… Да разве за рекой угонишься. А он снова канючит: горемычный я, горемычный, правильно цыганка нагадала.

Прошло время. Дочка выросла у него, лучше всякого клада. И песенница, и рукодельница. Женихи валом повалили. А он все никак не может ни на ком остановиться. Уж дочь ревмя ревет, а он то одного, то другого бракует. И деревня дальняя, и село не на реке… Жена уж ругается, что капризничать, мол. А он в ответ: не хочу, чтобы дочка, как я, всю жизнь горе мыкала. Счастья ей желаю. Ну, и дожелался, что дочь до двадцати лет в девках просидела, а уж потом за первого попавшегося замуж выскочила…

Дак ведь не научило это ничему. Одно в ответ:

— Видите, какие мы с дочкой горемычные.

ДВА ЦВЕТКА

Выросли два цветка в прекрасную летнюю пору. А лето выдалось в меру теплым, в меру дождливым. Птицы поют, пчелы жужжат — ну просто рай! Один цветок хвалит жизнь — не нахвалится, нравится она ему такая. А другой — в сомнении. Не верит он, что все время так и будет, потому что ночь приходит, замирает все. Надо, молвит он, ко всему готовым быть.

— Да ты что! — яростно спорит с ним собрат. — Что ночь? Краткий миг. Прошла и все. И опять солнышко на небе. Сколько ночей пролетело, а солнце опять встает, живи да радуйся. Это всегда так будет.

Стали опрашивать у пчел. А те не знают, о чем речь. Просыпаются, из ульев вылезают — на дворе солнечно, кругом цветы.

— Ну что я говорил? — восклицает бодрячок.

— Давай у птиц спросим? — не сдавался товарищ.

— А мы на юг улетаем путешествовать и не знаем, что тут происходит! — галдят птицы в ответ.

— Что ты какой Фома неверующий, — укоряет его собрат, — как я тебе говорю, так и будет!

— Ну ладно, посмотрим, — отвечает тот неуверенно.

И вот день за днем летели и постепенно, незаметно стало происходить что-то странное. Ветер задувал резче, холоднее. Солнце теряло свое тепло. Зеленые листья на деревьях пожелтели и вдруг стали опадать. Да и сами цветы чувствовали слабость, болезненность.

     Цветок, который безоглядно радовался жизни, совсем пал духом, день и ночь ныл, все смерти ждал. Вот погаснет солнце, тут и жизни конец. А его собрат и в этом сомневался, не все так просто на белом свете. Но вот уже лепестки отлетели, стебель погнулся. Упал цветок семенем в землю. Ночной мороз чуть было не заморозил его, но случилось чудо. С неба посыпалась белая крупка и завалила всю землю. Тепло стало семечку и почувствовало оно, что сила в нем осталась и что способно оно на многое.

ДЕВИЧЬЕ СЧАСТЬЕ

Жила в одном селе девица. Считала она себя уродиной: и нос не такой, какой надо, и губы больно толсты, и кожа не бела. Заглянет как в зеркальце в воду озера и плачет в досаде. Утешают ее односельчане: не реви, не хуже, мол, других ты. Да не верит им несчастная девица.

Как-то проходили по селу коробейники. Узнали про девкину беду и несут ей разноцветные ленты:

— Бери, краше будешь.

Обрадовалась девица. То одну ленту примерит, то другую. И вот уж кажется ей, что с лентами она самая что ни на есть раскрасавица. А и вправду шли ей ленты. Все коробы она опустошила у купцов пришлых. Покрасовалась девица два-три дня и опять задурила. Ленты в реку побросала, и они поплыли вниз по течению. А сама в слезы.

Через некоторое время новые коробейники идут. Предлагают девице сарафаны всех цветов и форм. Тут уж голова закружилась у нее. Надевает и к озерцу бегает смотреться. И тот сарафан хорош и этот. А уж коробейники-то стараются! И боярышней ее называют, и царевной. Расхваливают свой товар, кто как горазд. Тут и другие девки набежали, каждой хочется покрасоваться. Но девица трясется над сарафанами, никому не дает. Опять все одна скупила у коробейников, даже сверх цены переплачивала. А тем-то что, выгодно. Освободились от товара, довольны — короба легкие, кошельки полные.

     Целый месяц у девицы праздник был: то этот наряд наденет, то другой. И кажется, что краше ее нет никого во всем селе. А потом опять тучка на лицо набежала. Надоели сарафаны хуже горькой редьки. Взяла и повыбрасывала их. А ребята-озорники нарядили в сарафаны молодые березки. То-то потеха была.

Потом уж и не выходила она встречать коробейников. Решила, что никто не поможет ей стать красавицей. Но однажды проходил селом молодой офеня. Увидел тоскующую девицу да и влюбился. Забросил свой короб и навсегда остался с ней.