Владимир Герасимов

Следы на снегу

КОРНЮХА

Часто, очень часто видит Корнюха во сне и мамку, и тятьку, и сестренок. Сморят они на него и улыбаются. А он и хочет подойти к ним, да не выходит у него. А тятька и говорит: " Не ходи к нам сынок, рано тебе ещё". Просыпается тогда середь ночи мальчонка и страшно ему, что не увидит никого он больше наяву, а только во сне будет встречаться. А что сон? Налетает он внезапно и так же прерывается. А ведь совсем недавно все были живы и здоровы и вместе. Изба стояла целая, невредимая, каждый уголок которой был знаком Корнюхе с самого его раннего детства. Те неповторимые запахи до сих пор ощущает он. У печки всегда пахло сладкой пареной репой и морковью, мясными щами, хлебами, у порога  - кожами, что выделывал отец зимою, а во дворе - сеном  и лошадями Чернышем и Пегим.  Дух этот хоть и резкий, но от него сердце наполнялось тихой радостью. И раньше Корнюха думал, что всегда будет так. Как солнце встает поутру и закатывается к ночи, так и их домок будет просыпаться с первым лучиком и засыпать с последним. Сестренки зимой всегда в доме мамке помогали, а Корнюха с тятькою рыбалить ходил и капканы в лесу ставить. Тятька Корнюху хвалил, потому что все у него получалось очень ловко.

- Ты, сынок, не пропадешь, - говорила мамка, гладя его по голове. Корнюха отстранял голову от мамкиной ладони, считая что он уже не маленький, чтобы его ласкать. А тятька глядя на это, усмехался и качал головой:

- Да уж,  для этого, мать, у тебя Фрося с Катенкой есть, а Корнюха мужик большой.

Нравились мальчишке эти отцовы слова. А и впрямь он большой, уже все чаще стал ходить в лес с отцом. Сам мастерил капканы, сам ставил их в потайных местах, и уже не раз приносил из леса то зайца, то белку. В тот день отец приболел, и Корнюха пошел в лес один. Он помнил, где капканы стояли. Мать вначале не отпускала, вдруг да заблудится, но отец посмеялся на ее опаску:

- Да Корнюха лучше меня по лесу шастает, там пронырнет,  где мне и пролезть.

Радостным уходил Корнюха в лес от такого вот тятькиного напутствия. И очень хотелось ему принести побольше дичи. Все капканы проверил он и обнаружил в одном здоровенного зайца, уже замерзшего и припорошенного снежком. Тащил он его волоком, предвкушая, как обрадуется семья, а особенно тятька, увидя, что сын не подвел вго. Но уже, когда выходил из чащи лесной, почуял что-то неладное. Воздух был наполнен непонятной гарью, и со стороны деревни шла сплошная пелена дыма. Верно пожар, тревожно заныло сердце. Видел Корнюха, как горят дома, особенно летом в сухую жаркую пору. Но зимой чтобы… Заспешил. Сердце колотилось.

…На привычном месте он не увидел ни одного дома. Бросил Корнюха зайцеву тушку и бегом припустился к деревне. Что за ужас! Ни одной целой избы. Черные печки возвышались среди догорающих остатков.

Но страшнее всего было то, что он не слышал ни одного голоса. Ведь на пожарах всегда шум, крики, плачи, вопли… А тут тишина, даже собачьего лая нет. Но как только стал Корнюха подходить к пожарищам ближе, он застыл от страха и ужаса…  Кругом лежали убитые люди. С детства знакомые соседи. У кого из спин торчали копья, кого было вообще не узнать: разбитые головы, разрубленные пополам туловища. Закричал Корнюха, упал прямо в снег и закрыл голову руками. На миг показалось, что снится ему все это, стоит только закричать, и сон улетучится, а он проснется. Но под руками все так же был снег, а в нос била горькая гарь. С замершим сердцем и совсем, не чувствуя ног, пробрался он к тому месту, где раньше была его изба. Вместо нее те же остовы. А на протоптанной дорожке к несуществующей двери лежал полуодетый отец со стрелой в шее. Бухнулся Корнюха перед отцовым телом и силы покинули его.

Когда очнулся, трудно было поднять голову. Она казалась тяжелой-тяжелой. Но он, превозмогая эту тяжесть, встал. Вынул стрелу из отцовой шеи, перевернул его на спину. Попытался сложить ему руки на груди, но не смог, они застыли, не сгибались и не разгибались. Помолился Корнюха и начал какой-то доской рыть снег.  Вырыл яму, стащил туда отца и закопал. На месте могилы воткнул доску, которой копал снег. Все это делалось само собой, как будто по велению чьей-то силы. Он не задумывался, а правильно ли он хоронит отца, таким ли чередом надо совершать это?

Ни  разу в своей жизни Корнюха никого не хоронил, и всегда держался подальше от похорон у соседей, потому что с раннего детства почему-то боялся мертвецов.

Пытался найти он мать и сестер, но их нигде не было. И он даже боялся подумать, что они сгорели в доме.  Не хотелось ему подходить к останкам соседских домов не от того, что опасался мертвецов. После похорон отца исчезла эта боязнь. Не хотелось видеть ему соседей мертвыми и почувствовать себя одиноким в этом огромном мертвом мире, хотя одиночество уже дышало на него своим пронизывающим холодом. Одиночество и неизвестность. Никак своим детским умом он не мог понять, что же случилось в его жизни. И бежать от всего этого некуда, и оставаться здесь страшно. Сжалась вся его душа в комочек и ждала… Сколько прошло времени, он не знал. Когда захотелось есть, он вспомнил о зайце, которого тащил из леса. Но не нашел ничего. То ль в другой стороне искал, то ли тушку снегом замело, то ли зверь какой утащил.

Впервые встретился с живым человеком, это с Иванкой.

Когда Иванка назвал Корнюху при Настенке сыночком, защемило мальчишечье сердце, понял Корнюха, что не бросит тот его, и сам он уже не в силах уйти от этого безрукого, страшного на лицо, но такого доброго человека.

В деревне, где стояло войско великого князя Юрия, все дома были заняты, по приказу великого князя из одного дома было выселено несколько дружинников и туда поселили Авдея с Настенкой и Иванку с Корнюхой. Настенка взяла в свои руки все хозяйство, дела делались у ней споро, и вскоре после некоторого стеснения перед Корнюхой она освоилась и начала командовать им только так! И воду носил Корнюха, и печку топил, и дров притаскивал. Он был безотказным, и хотя по летам постарше Настенки, но слушался во всем этом ее. Да Настенка и жалела паренька и лучшие куски подкладывала не отцу, не дяде, а именно Корнюхе. А когда все начищено и водружено в чугунки, и  они ухватами удвинуты в самую глубь печки, они вдвоем садились перед печным огнем, и Настенка рассказывала Корнюхе про то, как была в плену  у монголов. Рассказывала про князя Владимира и про то, как он помог ей бежать из постылого плена, а сам остался у татарей и сгиб пред градом Володимером… Слушая ее, Корнюха немел от страха, особенно, когда Настенка молвила о том, как татаре украли ее и увели перед носом у отца.

- Ты, верно, очень испужалась?

- А то! - ответила Настенка, помешивая кочергой полыхающие угли между чугунками.

- Эх, я бы их! - чтобы не показаться трусом перед девченкой, выкрикнул Корнюха.

- Ну так ты мужик! - подыграла ему Настенка. -  А чего с меня, глупой, было взять. Они меня закинули на свою лошадь, рот закрыли рукой, чтобы я тятеньку не вскричала, и таковы были.

- А ты ведаешь, как я с этими ворогами управлялся, когда мы с дядей Иванкой сюда пробирались, дубиной туда-сюда! - Корнюха показывал, как он размахивал дубиной, аж с полки полетела и загремела какая-то посудина.

- Ну, медведь! - заругалась Настенка, но ей была по душе Корнюхина горячность.

- Да если бы мне в руки хоть малость мужицкой силы, уж я бы тоже не испужалась! - возбужденно вскочила Настенка. - И за свою маменьку я бы им…

Оба погрустнели. Корнюха дрогнул щекой, по которой поползла слезинка:

- И я бы за своих!

Настенка о чем-то задумалась и положила руку мальчику на плечо:

- У тебя может мама с сестренками живы.

У Корнюхи сердце аж охолонуло:

- Как так?

Настенка кивала головой:

- Живые, живые, я чую.

-  Дак ведь я не нашел их?

- Ну и что с того? Увели их в плен. Они баб и детишков любят в плен забирать.

- А где я найду их? - с надеждой в сердце взглянул он на девочку.

- Ну я же с тятенькой встренулась!

После этого разговора вселилась в сердце Корнюхи мечта, чтобы Настенкина догадка была правдой. Поведал он об этом и дяде Иванке. Тот погладил Корнюху по голове, потрепал его русые волосы и задумчиво промолвил:

- Все может быть на белом свете. Про многих я не мог гадать, что они живые, ан выходило по-другому.

Прижался к иванковой руке Корнюха и прикрыл глаза, а вдруг и вправду так случится.

- Дядя Иванк, а тебя с дядей Авдеем в войско-то княжеское приняли?

- А как жа! Может быть в иное время на меня, однорукого  и не поглядели бы, а нынче каждая рука на счету. Коли можешь держать меч, то и пожалуй сюда.

- А я ведь с дубиной могу… помнишь! - Корнюха затеребил иванкин рукав.

Тот покивал и вздохнул:

- Всем место в бою найдется - и старым, и малым, и богатырям, и калекам. Победить надо этих татарей, а не то они жизни нам не дадут! Кто, как может, тот и будет драться.

- Мы победим! - с жаром воскликнул Корнюха. - У князя вон войско какое огромадное, а ведь сколько еще по другим деревням войсков понаставлено.

- Должны бы победить! - почему-то горько выдохнул Иванка.

Но Корнюха не воспринял эту горечь. Он с ликующим криком: «Должны победить!» выскочил в сени, накинув шубенку и шапку, проскакал по ступенькам вниз на волю и от полноты чувств шмякнулся в сугроб. Повалялся в снегу, отчего вся шубейка стала белой. Шапка слетела, и в волосы набился снег, который вскоре растаял, и мокрые вихры теперь торчали во все стороны. К Корнюхе подбежал новый его друг Тришка, удивленно опросил:

- Тя чо, дома побили?

Но парнишка схватил Тришку за плечи и снова упал, но уже с ним в сугроб:

- Тришка. Мы победим!

- Ага! Победим! - прихватил приятель, и они начали барахтаться в сугробе, борясь друг о другом.           

Совсем недавно Корнюха в этой деревне, но уже всех, почти всех знает, особо мальчишек. Как будто и давно здесь живет. Деревня не больно-то уж и большая, но из-за того, что вокруг  домов стоят воинские палатки, людей здесь во много раз больше. Самое любимое мальчишеское занятие кружиться вокруг палаток. Воины не отгоняли их, наоборот привечали, подкармливали, хотя и самим-то есть нечего. Порой грустно замирали, глядя на детей, вспоминая свои семьи. Ведь многие здесь из дальних городов, и ни у кого нет твердой уверенности, что вернутся они по своим домам живые и здоровые. И по-особому относились они к Корнюхе, прослышав о его горькой сиротской судьба. Сам он никому ничего не рассказывал. Но рассказ Иванки тут же разнесся по многим устам. И если у кого-то из воинов порой шевелилась жалость к себе, к своему неясному будущему, то при виде на Корнюху понимали, что они здесь для святого дела. Если не разбить поганых, то дотянут они свои лапы и до их дальних городов и не пощадят ни стариков, ни детей. Поэтому мучения и ожидания русичей здесь не зря.

…Авдей все еще не мог никак отойти от тяжких дней в темнице у великого князя. Впрочем это было не темница, а  небольшая комната с маленьким оконцем, с запертой дверью и со сторожем за ней. Вначале князь не верил Авдею, что вся княжеская семья погибла, и город Владимир сгорел. Он метался по комнате, грозил Авдею пытками. Но Авдей не обижался на князя, потому что сам испытал столько потерь, в которые очень не хотелось верить. Только боялся, что князь в своем ослепление в самом деле лишит его жизни, как шпиона. Но не себя  жалко было ему, а Настенку, она ждала его там, за стенами княжеского дома, и обмануть столько пережившую за последнее время дочку он никак не мог.  Когда вступал на княжеское крыльцо, улыбнулся ей, и она ответила ему беззаботной детской улыбкой. Авдей понимал, что идет к князю с плохой вестью, и что все может быть. Но он обязан был вернуться.

Однажды, когда князь в очередной раз позвал Авдея на допрос, он казался растерянным и как-то по-особому смотрел на своего пленника. В этом взгляде не было уже подозрительности, а пробивалась нарождающая как заря мука.

- Я видел твою дочь, – молвил князь.

- Где она?  Здорова ли? - встрепенулся Авдей.

Князь в ответ ничего не сказал, только прикрыл глаза и его губы задрожали. Он прикусил нижнюю губу и выдохнул:

- Выпустят тебя поутру.

Наутро князь позвал его снова. Когда Авдей вошел в  комнату сердце его забилось. Он не удержался, чтобы не перекреститься. Около князя стоял живой Иванка. А ведь последний раз Авдей видел его лежащим на снегу с татарскими стрелами в шее и в плече. В пылу боя он не смог подобраться к нему, но почему-то считал его погибшим и поминал со всеми за упокой. Авдей хотел радостно обнять шурина, но, взглянув на князя, не посмел сделать этого. Княжеское лицо было землистого цвета, плечи опустились и сам он, как будто стал меньше ростом. Авдей понял, что Иванка принес князю доказательство гибели города и всей княжеской семьи. Покачнувшись, Юрий опустился на скамью - в его безвольно опущенной руке белел листок бумаги. Прикрыв глаза, Юрий Всеволодович махнул всем рукой, чтобы оставили его.

Авдею  казалось грехом  радоваться своим радостям, когда другой человек безвозвратно потерял все, что имел, но только жизнь взяла своё. Увидев Авдея на выходе с крыльца, восторженно завизжала Настенка, и он не смог не разделить ее счастье. После этого он обнял Иванку и только тут заметил, что у него нет руки. Рад был Авдей и Корнюхе, этому новому члену их семьи. А уж, когда узнал его историю, стал тоже относиться к нему по-отцовски. Ведь Настенкина судьба могла бы быть точно такой же. Сдружились Настенка с Корнюхой. Как будто знали друг друга давно. А уж Корнюха в Авдее увидел сразу родственную душу. Ведь как и его отец, Авдей был охотником. Корнюха хотел показать ему, как он умеет ставить капканы на звериных тропах, хотелось ему похвастаться и добычей. Но разве пустят сейчас в лес, и один не захочешь туда идти. Вражеские разведчики утащут с собой в плен, как Настенку когда-то утащили.

А вон он лес-то за рекой. По льду пройти на тот берег пара пустяков. Конечно был бы капкан, Корнюха долго не раздумывал бы. Уж разве он не увернется, не убежит, если его попытаются схватить? Уж сколько раз рисковая мальчишечья душа порывалась. И все-таки как-нибудь он бы и удрал, сконструировав самодельный капкан, но пришла плохая весть - движется по реке, прямо по льду неисчислимое войско. Заполонило оно и все прибрежные дороги. Идет, сметая все на своем пути. И конца края ему не видно.

Услышал про это Корнюха и бегом к дяде Иванке и дяде Авдею. Пришла ему в голову мысль, а что если разбить острыми баграми лед на реке в нескольких местах, то как станет подходить вражеское войско, не выдержит тогда лед, и ухнут все татаре в ледяную воду. Вся самая основная сила и потонет. А раз лед начнет лопаться в одном месте, то и по всей реке будет то же. Улыбнулся дядя Иванка, нет, не получится так. Коли бы на большой глубокой реке было это. А речка-то мелковатая, вся она до самого дна промерзла насквозь. И тут только одно – надо готовиться к смертельному бою. Погладил Иванка Корнюху по голове, а про себя горько подумал, скоро тебе хоронить новую родню придется, если самому-то удастся выжить. А может быть Господь и спасет.

Как ни ждали ворога, как ни готовились, но подобно предгрозовому ветру, появился он. Самой грозы еще не видно, только намечаются на горизонте сизые да черные шапки туч, а ветер жестким порывом, почти ураганной силы уже гнул деревья до земли. Так наскочили передовые отряды на лагерь великого князя, и засвистели смертельные стрелы, с воплем падали застигнутые врасплох. А отвечать-то , как оказалось некому… Натянуты русские луки, вставлены стрелы, изготовлены к бою мечи, а поганых уж след простыл.

Жизнь спокойная кончилась, тучи кругом обложили. Тут уж гадать нечего, мол, авось пронесет. Явно по чью душу беда пришла. Не уйдет гроза, пока не разразится в полную силу.

Кинулись было следопыты - разведчики по следам, чтобы догнать да отомстить за убиенные души православные. Да куда там, следы по всему лесу рассеялись, как будто враги врассыпную разбежались. А оно видно так и вышло. Диву давался Авдей, как могли степняки так хорошо знать русские леса, чтобы вот так неожиданно исчезать. Уж на что он охотник, и то в незнакомом лесу на смог бы так быстро освоиться.

- Они и сами не глупые, - задумчиво отвечал деверь Иванка, разглядывая перемолотый копытах снег. - Но есть у них и проводники из русских, иуды проклятые.

- Дядя Иванка, а почему у татарей кони не вязнут в снегу? - спросил Корнюха.

- Ты же видел, какие у них кони, хотя и низкорослые, но  сильные, даже троих человек выдерживают. А снег в лесу мягкий не обветренный да и особо-то не глубокий, всё на кронах деревьев держится.

- Зато их коняки визга моего боялись, помнишь! – восторженно воскликнул Корнюха.

- Помню, помню, - усмехнулся Иванка. - Боевой у тебя крик.

- От страху что ли визжал-то? - поддел Корнюху смешливый дружинник Вассей.

- Сам ты от страху, - нахмурился Корнюха, - пугал я их коней-то.

- Да ну! - сверкнули у Вассея задором глаза. - Вот и поставим тебя здесь вроде пугала, будешь отпугивать татарей.

Корнюха обидчиво отвернулся.

- Вассей! - сурово прикрикнул Иванка. - Не обижай парнишку. Ты татарей и в глаза не видел, а мы с Корнюхой пробивались сюда сквозь их разведку.

- Да я что, - смутился Вассей и дружески хлопнул Корнюху по плечу, - я шуткую.

Но мальчишка не повернулся к нему.

Так никого они и не нашли в лесу, тихом и равнодушном, хотя и казалось, что за каждой толстой березой стоит-затаился враг. Очень неуютно было в лесу.

Воевода Жирослав Михайлович приказал перед боевым лагерем круглосуточные посты держать, чтобы татаре не смогли застать наших врасплох.

А они снова пытались это сделать, но получили ответные стрелы. Двое были убиты, а одного, раненного в ногу, русские охватили. Его тащили обозленные мужики и тыкали под ребра кулаками, а кто-то даже по ране ногой пинал. Татарин извивался в крепких руках, верезжал от боли, но это еще больше распаляло мужиков. Все сбежались смотреть на татарина.

И, наверное, тот всей своей жизнью держал бы ответ за зверства соплеменников, если бы княжеские дружинники не отбили его у мужиков, потому что князю нужно было учинить полный допрос разведчику о количестве вражеского войска и о многом другом.

Корнюха не знал, если бы он оказался рядом с раненным татарином, пнул бы он его ногой в рану, радовался бы он стонам врага? Только, может быть, если бы знал, что тот участвовал в нападение на Корнюхину деревню. Когда они вместе с Иванкой отбивались от татарских разъездов и когда он помогал добивать оскаленных от злобы врагов, это совсем иное чувство. Корнюха не видел в вооруженных саблями и жаждущих убивать и убивать существ - людей.  Это как однажды вокруг их деревни ходил медведь-людоед, и нужно было его обязательно убить, иначе он заламывал до смерти людей, что ему на пути попадались. Наверное, если бы Корнюха видел этого плененного монгола над телом убитого отца, рука бы его не дрогнула.

…Весь боевой лагерь великого князя готовился к битве. Из других деревень стягивались сюда отряды и дружины.  Смешались в одну кучу и важные люди в дорогих княжеских одеяниях, и дружинники со средним достатком, и почти что раздетые и босые мужики с топорами, но с боевой решимостью в очах. Все были одержимы одним чувством – готовности к  битве. Бабы в избах рвали тряпье для перевязок, вытаскивали из погребов все свои припасы, как бы чувствуя, что они не понадобятся, и кормили ратных людей вдосталь.

Снег в деревне растаял под множеством ног, обнажилась темная сырая земля. Почти каждый клочок ее был то ли под палаткой, то ли под шалашиком.  Повсюду горели костры. Все, что могло гореть, летело в эти жаркие прожорливые пасти. Во всей деревне окрест ни одного деревца. Все или спилено, или выдрано с корнем и тоже отдано огню.

И вот как-то неожиданно превратилось ожидание в битву. Никто никого не звал к бою, никто не бегал с заполошными криками. Просто в разных местах боевого лагеря застучали мечи, запахло гарью и кровью. И если до этого Корнюха знал, где кто находится, то вдруг все смешалось, все стало непонятным. Засвистели стрелы, но никто, казалось, их не замечал. Всадники не пригибались, пешие продолжали бегать по своим делам. Да и куда было прятаться? Если кому-то стрела вонзалась в шею или спину, он, охнув, валился на землю. Если ранение смертельное - умирал, коли оставался жив - стонал и просил помощи. Вначале раненых оттаскивали в сторонку, чтобы ненароком не затоптать. А потом-то и оттаскивать перестали, не оставалось тихих и безопасных мест. Да и некому было разглядывать убит ли, ранен ли человек. Вопли несчастных тонули в звуках сражения. Корнюха подобрал на земле небольшую сабельку и тоже втянулся в общую лихорадку битвы. Подбадривая себя криком, он орудовал своей саблей, не осознавая, что убивает кого-то, пусть и врагов. Просто-напросто он видел перед собой чужака, а рука уже знала, что делать.

Ему с его небольшим ростом ловко было ускользать от вражеских сабель, и проныривать под ногами туда, куда ему надо. Корнюхе очень хотелось найти Иванку и быть вместе с ним. И хотя он совсем не боялся, все-таки вместе было бы сподручнее. На какой-то миг ему показалось, что он увидел его в этой гуще кричащих, сопящих, рубящихся тел. Обрадовался мальчишка, рванулся в ту сторону, но все тщетно. Да еще чуть было не затоптала его эта огромная страшная толпа, исходящая злобой. Заразился ею и Корнюха и заорал он не своим голосом:

- Ах, не пускаете, так вот вам! - и опять заработала Корнюхина сабля, но почему-то татарей было все больше и больше, а русских все меньше и меньше.

И вдруг среди неясных звуков битвы послышалось радостное гортанное:

 - Коназа Ури! Коназа Ури!

И над толпой, бьющейся насмерть проплыла пика с воткнутой на острие окровавленной головой в княжеском шлеме.  Дрогнуло Корнюхино сердце и сжалось до боли, когда показалось ему мертвое лицо князя, которого он никогда не видел, знакомым и близким до слез.