Владимир Герасимов

Следы на снегу

ХАРИТИНЬЯ

Избушка Харитиньи притулилась к крутому валу у Волжских ворот Владимира. Сама она, подобно Харитиньи, старенькая невидная. Крышу летом проливает, а зимой холодный ветер пробивает ее насквозь. Люди удивляются, как до сих пор избенка не развалилась. Но некому у Харитиньи поправить ее. Был когда-то муж, охранял Волжские ворота. Шальная стрела унесла его на тот свет. Были и дитятки, которые младенцами примерли. Один сынок до отрочества дожил. Уж она его любила, лелеяла, да не сберегла. Вышел как-то за ворота крепостные гулять, к Клязьме, да так и не вернулся. Искали его, искали - все тщетно. То ли утонул, то ли лихие люди забрали, Бог ведает. Долго Харитинья с мужем горевали и не знали, то ли за здравие, то ли за упокой молиться. После смерти мужа Харитинья уже всех за упокой поминает. Да и себя она приготовила к скорому отходу в мир иной. Да и что держало ее на этом свете? По нужде для прокорма она сажала около дома репу, морковь… Держала козу, но вот только тяжело стало даже сено запасать. Ноги болели. По осени да в первозимье кормила козу яблоками, которые росли у дома видимо-невидимо. Запасала их впрок и хранила, подкармливала козенку. А там уж приходил черед и сенца. Ну а сколько радости было у них, когда по весне первая травка высыпала. Тут радовалась Харитинья и солнышку и теплу.

Давно уж подумывала Харитинья взять на постой кого-нибудь и для помощи, и для того, чтобы, если придет смерть в одночасье, похоронили ее. Да никто не шел в ее развалюшку. И вот как-то перед Рождеством постучались двое: мужик да бабенка. Молодые. У мужика в глазах печаль, а бабенка какая-то чудненькая. То ревет, то хохочет взаходы, то начинает что-то непонятное бормотать и махать руками. Мужик просится на постой. Уж не знает Харитинья, что и сказать. И надо бы постояльцев и боязно чего-то.

- Женка-то не порченная? - решила она спросить напрямик.

- Нет, - наклонил голову мужик, и желваки у него заходили, - умом тронулась малость моя Марфуша. Да горе-то у нас такое, что дивлюсь, как сам я головой не повредился. Украли у нас басурмане дочку единственную. Да что говорить! - махнул мужик рукой, - никак не выплачем мы это горе.

- Охти, батюшки! - вскрикнула Харитинья. Как же похоже все это на ее судьбу. Дрогнуло сердце, вспомнив вроде уже затянувшуюся рану, забилось часто-часто.

- Да ты, бабушка, не бойся. Марфа моя тихая. Просто переживает тоже, ведь второй день ходим, никуда не приткнемся. Жалеют люди да у каждого припасены разговоры про свои невзгоды. Никто не берет к себе.

- Никто не берет, а я возьму! - решительно и твердо ответила Харитинья, вся неуверенность ее пропала.

Мужика аж оторопь взяла от такого неожиданного поворота дела. Он уже готов был уходить. А тут инда задрожал от радости:

- Бабушка, да я для тебя все сделаю. Маменькой буду считать тебя. Да и Марфа не в тягость тебе будет, что скажешь, она сделает. Она все порой понимает, только совладать с собой не может.

- Да мне многого не надо, - всхлипывала Харитинья и вытирала ладонью слезы. На козу летом сенца запасти да избенку поправить. А я уж за твоей женой пригляжу.

Скоро уж крещенские морозы, как живут Авдей и Марфа у Харитиньи, и рада она радешенька, что Бог ей послал хороших постояльцев. Первое время ходил Авдей ставил капканы в ближнем леске за крепостными стенами. Было у них мясцо свежее. А потом опасно стало ходить. Наезжали монгольские отряды, постреливали. Пошел Авдей в городе работу подыскивать. И нашел-таки, тушки свежевать и шкурки выделывать. В этом деле он был мастак.

Забыла Харитинья, что недавно к смерти себя готовила. Надо было к приходу Авдея обед сварить, да и постирать. Помогала ей и Марфа. Любила она и порядок в избе наводить. Когда спокойная, она вроде все понимает, все разумеет. А уж когда разволнуется, как будто в туман уходит. Как-то привел Авдей брата ее, Иванку. Тот ее целовать, обнимать, разглядывать. А она закрывается руками от него, убегает, визжит. Посмотрел Иванка на все это, встал на колени, стал рвать свои седые волосы:

- За что, Господи, за что? - а у самого из глаз слезы. Да неужто нет у Бога милости? Сколько же злодейств должны совершить поганые, чтобы земля разверзлась под ними? Неужто не переполнилась чаша Господня?

Разве могла тут сдержаться Харитинья от слез. Она так близко принимала горе этих людей, что стала считать их своими детьми. Да и Авдей называл ее маменькой.

Посмурнел Авдей, когда все больше и больше стали ходить по городу разговоры, что монголы ходят окрест, не боясь, и ставят вокруг города свои палатки.

- Не могу я, мамонька, заниматься шкурками. Сердце у меня стонет, и рука зудит на поганых. Ведь я стрелок хороший. Оружие в руки хочется взять.

Рассказал Авдей про свое томление Иванке.

- Тебе надо бы к нам в дружину, мужик ты крепкий и на стрельбу привычный.

- Да примут дли меня? - засомневался Авдей. - Ведь я не владмирский, а это все-таки княжеская дружина.

- Я пойду к воеводе, расскажу о твоей судьбине, вымолю, - ответил решительно Иванка, - время теперь тяжелое, вот-вот татаровье полезет на штурм. Да в дружине не только владимирские. Есть и юрьевские, и муромские, и яропольские.

- С Яропольча? - обрадовался Авдей. - Я ведь сам оттуда взят. Там живет дядька и браточады. Кто таков ярополец-то?

- Да больно-то я не ведаю, - ответил Иванка, - увидишь, так спросишь.

После этого разговора Авдей стал ждать вестей от Иванки о решении его судьбы. А Харитинья одобряла это Авдеево решение идти в дружину, но на сердце у нее было тяжело. Привыкла она к Авдею, сроднилась с ним, а ратное дело - опасное. Дурная стрела - и все. Что они с Марфой делать будут, одна ногами, другая разумом слаба. Останется тоже погибать. Конечно, есть добрые люди, но сейчас всем лишь до себя. Враги не смогут ворваться во Владимир, но, коли осадят крепость надолго - трудные времена придут. Кто-то и не доживет до того светлого дня, как приедет великий князь Юрий Всеволодович с войском и развеет поганую нечисть.

Сказал Авдей о своем желании идти в дружину и Марфе. Та разволновалась, хмурила брови, топала ногами, как будто давила какую-то гадину, и потом обнимала Авдея, и они с Харитиньей решили, что Марфа одобрила его желание.

Как-то зашел в избу веселый Иванка с вестью, что был он у воеводы, и тот свел его с княгиней, и та твердо обещала, что Авдея примут в дружину. Посулила она обрядить их.

Авдей от радости аж подскочил на лавке и больно ударился о притолоку. Сграбастал он Иванку, и заходили они в обнимку по избе. Но тут на шум из кухоньки выглянула Марфа. Увидела, что они братаются, подскочила к Иванке и замолотила его кулаками по спине с криком:

- Тать! Рязанец! Убирайся!

Все удивились тому, что Марфа неожиданно заговорила, впервые с того вечера в деревне, как узнала, что Настенка украдена. Авдей подбежал к ней:

- Марфа, Марфа! Ты выздоровела?

Посмотрела жена на него как бы прозревшим взглядом и заплакала. Кинулся к сестре Иванка. Но она отпрянула от него.

- Это он украл нашу Настенку! Он, проклятый рязанец!

Харитинья:

- Марфа, это твой брат Иванка!

Жена удивленно посмотрела на Авдея, как будто на сумасшедшего:

- Какой же это Иванка? Иванка маленьким был.

- Марфинька, я вырос! Вот он я какой стал, - потянулся Иванка к Марфе со слезами на глазах.

Отпрыгнула Марфа от него и закричала с отчаяньем:

- Авдей! Он убьет меня! Он убил моего братца, дочку нашу! Выгони его!

Видя, как взволновалась Марфа, и что она никак не может успокоиться, Иванка накинул шубенку и молча вышел из избы.

Авдей и Харитинья не знали, что и делать. Радость оттого, что Марфа заговорила, омрачилась, и на душе было тошно и пусто.

А Марфа подошла к двери, послушала и облегченно выдохнула:

- Слава Богу, этот злодей ушел.

Сколько раз потом Харитинья пыталась говорить с Марфой про Иванку. Она оживлялась, рассказывала, как они с братом в детстве играли, что она любила котят, а Иванка щенков. Харитинья пыталась спрашивать, где теперь Иванка. Марфа хмурилась и резко отвечала:

- Спроси у рязанца, что приходил. Он братца убил.

В остальном Марфа казалась нормальной - и в разговорах, и в делах, и в поступках. Не нападает на нее неожиданный смех. И плачет только, когда пригорюнится, вспоминая дочку. Но только стоит показаться Иванке, как опять крик, руки дрожат, глаза навыкат.

Не стал Иванка больше входить в избу, чтобы  не расстраивать сестру. А сам переживает, не высказать.

Как-то привел Авдей плечистого бородатого дружинника. Оказалось, что это его браточад Светозар, меньшой сын дядьки. Дядька уже давно умер. Другие Светозаровы братья обзавелись семьями: кто хлебопашествует, кто в крепости служит. А сам Светозар решил постранствовать на манер Авдея, вот так и во Владимир попал.

Марфа приняла Светозара радушно. Расцеловалась, посадила за стол, выслушала всю его историю, рассказала про себя, но ни разу не упомянула про рязанца.

Когда Святозар ушел, Харитинья спросила Марфу:

- А если бы Иванка вырос и пришел к тебе?

Марфа задумалась и пожала плечами:

- Ах, если бы Бог сделал это.

- А если бы ты его не узнала? - допытывалась Харитинья, как бы, между прочим, похлебывая щи.

Марфа напряженно морщила лоб и молчала…