Владимир Герасимов

Следы на снегу

 

НАСТЕНКА

 

Не разразилась беда над Марфой и Настенкой. Вернулся Авдей живой. В первую минуту металась Марфа по избе: не то на груди у мужа выплакать остатки слез, не то перед иконами на коленях благодарить бога за милость, не то на стол еду собирать.

И ведь надо же такому случиться с Авдеем! Упало на него в лесу подгнившее дерево, ногу повредило. А метель уже собиралась. Дополз еле-еле до полузасыпанной дороги, уж как, и сам не помнил. Подобрали его люди добрые да в другую сторону повезли, во Владимир. Оклемался там, поскорее вернулся, а нога все еще не совсем зажила. Теперь Марфе надо поворачиваться, пока мужик не встанет на ноги. Съестное-то на исходе. И собралась она с шабрами во Владимир - продать шкурки беличьи. Дело-то не скорое. Но не боялась за хозяйство. Авдей у нее на все сручный: и на мужичьи, и на бабьи дела. Да и дел особых не было: печь протопить да обед сварить. Не потому ей не хотелось уезжать. Стосковалась она по мужу. Несколько дней ожиданий и ночных переживаний показались за целый год. Лежали они обнявшись всю ночь, и не могла Марфа расцепить руки и обливала слезами бородатое лицо Авдея, а у того голос подрагивал:

- Да тут я, тут.

А она все не верила. Нащупывала губами в темноте его волосы, лоб, глаза, щеки и встречала его жаркие губы. Неужто на сей раз судьба ее помиловала?

Но жизнь шла своим чередом. Сквозь тусклые окошки пробивалось утро. Проскрипели у ворот соседские сани и повезли Марфу с мешком шкурок в стольный град. Помахал вслед Авдей и, вздохнув, поковылял в избу. Тяжело было ему ходить, но нельзя поддаваться немочи. Настенка еще не встала, не вылезла из-под жаркой шубы. Он смотрел на ее раскрасневшееся во сне личико и улыбался… Как она на мать похожа. И статная будет, и красавная, и полюбится какому-нибудь доброму молодцу. Не так уж много времени прошло с тех пор, как и сам Авдей забрел в эту прибрежную деревушку, и околдовала его красавица Марфа.

…Родной город Авдея  Ярополч на таком же высоком клязьменском берегу. Да не задалась жизнь его на родине. Отец с матерью рано ушли с белого света. Мать и совсем не видел, померла родами. А тятя на его мальчишеских глазах утонул в реке. Нырнул и не вынырнул, и тела его не нашли. Старухи, крестясь, говорили, что его, верно, русалки в подводное царство утащили. А шел тогда Авдею одиннадцатый год. Ревел он по тятеньке целую неделю без продыху. Сидел на берегу и ждал, что отдадут русалки отца. На колени вставал, умолял их, они даже не показались - только в камышах плескалось что-то порой: то ли русалки, то ли крупная рыба. И чуда никакого не свершилось. Похудел Авдюша от горя, осунулся. Взял его к себе дядя, отцов брат, Тимофей. Первое время жалел, все по голове гладил, лучшие куски подсовывал, а потом тяготиться стал. Да и жена его почему-то парнишку невзлюбила, все попрекала. А у Авдюши от этих попреков сердце инда в комок сжималось. А ведь работал он - пас свиней. Но как-то не устерег, утащил волчище поросенка. Тут дядя Тимофей аж рассвирепел, бил, куда не попадя, жалко ему было поросенка, да и жена подзузыкивала. С этого времени и пошло, чуть что - толчки да щелчки. Убегал Авдюша на берег вниз под крепостные стены в густые заросли и криком кричал - тятьку звал. А как пятнадцатый годок исполнился, вообще решил сбежать от дяди Тимофея.

Много ходило по дорогам калик перехожих. Куда шли, сами не знали. Заросшие, пропыленные, еле ноги передвигающие, милостыню по деревням собирали. Вот и Авдей к ним прибился. Они его не прогнали. А он старался им помогать, ноги-то молодые быстрые: где водицы принести, где что. А они, когда на отдых располагались, много всяких историй дивных порассказывали да сказок: и про Илью Муромца, и про Индрик зверя из индейской земли. Целое лето ходил парнишка с каликами. Много всего вместе пережили: и голодали, и холодали, и от волков отбивались. Да и сам Авдей повзрослел, вытянулся, в руках силу почувствовал. Поднадоело ему без толку ходить от деревни в деревню. Чувствовал на себе насмешливые взгляды, вон какой справный парень милостыню просит. В это время и забрели они в Марфину деревню. Как увидел он девушку, ее большие кроткие глаза, как услышал ее звонкий голосок, так сердце и захолонуло: судьба Авдеева.

Ушли калики в это раз без него, а он нанялся в пастухи, коров пасти. Ни дня теперь не мог прожить без того, чтобы не увидеть Марфу в простеньком сарафане с длинной пушистой косой. А Марфа тоже заприметила чудного паренька в заплатанной одеже, невесть откуда появившегося в деревне. Он порой неотрывно смотрел на нее, и во взгляде этом и восхищение было, и нежность, и еще что-то такое необъяснимое. Она теперь каждый вечер, когда пригонял пастух скотину, выходила встречать корову еще за деревню. Заметив благодарность в Авдеевом взгляде, смущалась, краснела.

Потом вышло как-то само собой, что ходила встречать уже не корову, а его ненаглядного. Коровы сами собой разбредались по дворам, а они вдвоем уходили на Клязьменский берег, и он рассказывал ей про свои странствия и приключения. Для большего интереса на ходу придумывал что-нибудь такое, от чего Марфа в ужасе закрывала глаза и простодушно охала. Овдотья, заменившая Марфе мамушку, говорила бабам:

- Сошлись бы сиротинки, как гоже было бы!

А их сердца и впрямь тянулись друг к другу, и пришел он, такой момент, когда малая разлука стала в тягость, когда захотелось быть близкими не только перед собой, но и перед людьми.

Потом потихоньку отстроили избенку и зажили как все. Мужики в деревне были большими охотниками да рыбаками, и семьи кормились, и во Владимир возили шкурки, лосятину да рыбу. Авдей тоже пристрастился к охоте. Научился капканы ставить и ловушки всякие выделывать. С рогатиной и на медведя хаживал, силушкой его Бог не обидел. Вот только рыболовство было ему не по душе, вода его страшила, не забывалось то мальчишеское отчаянье и горе. Мерцающие блики на воде и плеск волн, снова поднимали из глубин памяти то, что вроде бы устоялось, успокоилось и не так сильно щемило сердце. Он даже не мог спокойно есть рыбу. Рыбьи хвосты вызывали у него отвращение, ведь говорят, что у русалок вместо ног такие вот хвосты.

…Авдей краем глаза увидел, как Настенка тихохонько выскользнула из шубы и на цыпочках подкралась к нему. Он притворился, что не замечает этого, а она с торжествующим визгом подпрыгнула к нему на спину и ухватилась ручонками за шею. Он согнулся, перехватил ее, перевернул и схватил в охапку. Девочка хохотала, а он щекотал ее усами и широко улыбался.

Восьмой годок дочке пошел, но заботливая, хлопотливая, как мать. Когда родилась Настенка, Авдей не знал, как Бога благодарить за счастье такое. А ведь и родилась-то она в страшную пору. Приключилось в тот год диво невиданное - землетрясение во Владимире и окрест. В церквах колокола сами собой звонили, а по стенам колоколен вились трещины, а иные храмы даже разрушались… Блаженные и юродивые под взвизги баб, выкрикивали, что де конец света пришел. Вот в этот-то сумасшедший день и разрешилась Марфа дочкой. Бегал Авдей от дома к дому со своей нуждой, но никто на него и внимания не обратил. Каждому было до себя. Стояли на коленях у икон, замаливали грехи свои и думали, что вот-вот земля провалится в тартарары. Только старая Овдотья выручила, ведь она Марфе была как мать. И роды приняла, и выходила роженицу с младенцем… Уходят невзгоды и за далью лет утрачивают свой горький привкус.

- Тятенька, - обнимает Настенка теплыми ручонками его шею, - расскажи про медвежаток!

Частенько Авдей рассказывает дочке случай, что приключился с ним на охоте прошлым летом, ей не надоедает этот рассказ. Конечно, каждый раз Авдей припоминает что-то новое:

- Може, дочурка, и живой я ноне остался, что медвежаток тогда пожалел. Добро, оно никогда без награды не остается, а зло - без отмщения. Уж как наяву сейчас вижу. Вышел на поляну, токо успел спрятаться за кустом… Развалилась медведиха на солнышке. Брюхо свое подставила теплу, глаза зажмурила. Прямо бей корьем наверняка. Но, пудовым стало копье в руке, и мочи нет, с места сойти. Возятся у медведицына брюха два сосунка. Крохотульки, ну прям таки с кошку твою. Насосались видно молока. Довольные, урчат, играются, друг друга лапами загребают, бодаются, кувыркаются. И медведиха сомлела, ничего не видит и не слышит. Совсем, видать, непуганая. А мне и медвежаток жалко, и бес подзузыкивает, давай, мол, бей, верное дело. Но Бог не дал злу свершиться. Ну, коли, порешил бы я медведиху, то и медвежатки сгибли бы. Той же ногой отступил я.

- А коли почуяла бы тебя медведиха? - спросила, затаив дыхание, Настенка.

- Могла бы и задрать. Не любит зверь прохожих у берлоги.

- А как бы она тебя задрала? - лукаво блеснула дочка глазенками. Опять ей, непоседе, поиграться хочется.

- А вот эдак! - Авдей притворно зарычал, насупил брови и боднул Настенку. Та опять захохотала.

В это время из внезапно отворившейся двери ворвались в избу клубы белого пара, и на пороге появился человек в богатой шубе, в теплых сапожках. За ним вошли двое воинов с мечами. Человек в шубе, прищурясь, оглядел избу и, брезгливо скривив губы, спросил:

- Кто таков?

- Охотник… - растерявшись от его напора, ответил Авдей, а когда опомнился, проворчал. - Сами-то кто, как тати врываетесь…

Не любил он грубых и наглых богачей. Всегда они чванятся своим превосходством и всем, чем можно, стараются подчеркнуть его. Много таких повидал во Владимире, когда продавал шкурки. Всегда с каким-то презрением осматривают они товар, морщась и хмурясь. Вот и сейчас человек в шубе брезгливо осмотрел избу, даже ощупал пальцем бревенчатые черные стены, указал на испуганную Настенку:

- Схорони дитяще за печь, и пусть не выходит. Княже Всеволоде к тебе пожалует.

Повернувшись, приказал воинам:

- Никого не впускайте.

И уже больше, не обращая внимания, на совсем сбитого с толку Авдея, вышел, опять впустив клубы пара в избу. Воины сложили у порога оружие, скинули верхнюю одежу и, покряхтывая, потянулись к печи:

- Ох и студено на воле, околеть можно.

Авдей вынул из печи горшок со щами:

- Похлебайте, коли княже не скоро.

Воины оживились:

- Благодарствуем. Мы дружину перегнали, чтобы все приготовить для князя. На еду хватит время.

- Издалека ли путь держали? - полюбопытствовал Авдей.

Потемнели лица у воинов, погасли глаза.

- Горькую весть везем в Володимир. Разбита Всеволодова дружина под Коломной. Сами еле живу остались. По пятам поганый гонится.

Как-то во Владимире слышал Авдей о тьме вражеской бесчисленной, что двигается на Русь, но раньше думал об этом, как о чем-то далеком, а вот после этих слов защемило сердце. Жизнь-то ломается в одночасье. Уж коли князь Всеволод с дружиной бежит, хорошего не жди.

- Что же за вражина такая? - упавшим голосом спросил Авдей у воинов и вдруг застыл от удивления. Один из них, тот, чье лицо было страшно от шрамов и рубцов, во все глаза смотрел на Настенку. Он приподнялся на месте, лицо его побелело, а дрожащие губы шептали:

- Марфинька… Ты ли?

Потом он обхватил седую голову руками, тяжело сел на лавку и зарыдал. Больное тело ходило ходуном. Его товарищ непонимающе смотрел на него и не знал, что делать. А Авдея горячий пот прошиб от неожиданной догадки. Все как-то сразу ушло на второй план. Лишь одно сбилось в голове. И вот оно вырвалось наружу:

- Уж не Иванка ли ты, паря?

Того, как прострелило. В глазах и удивление, и надежда.

- Коли Иванка, то я мужем твоей сестры прихожусь. А это дочка наша Настенька. Больно она на мать похожа, вот и обознался ты. А Марфа-то все ждет тебя, верит, что жив, часто поминает. Уж была бы, как обрадовалась.

Просветлело лицо у Иванки. И в глазах будто кто-то изнутри огонек засветил. Встал он, крепко поцеловался с Авдеем. Хотел и Настеньку поцеловать, но та свернулась в комочек, не пошла, боялась она искалеченного Иванкиного лица. Не стал он неволить девочку, улыбнулся только и сел на лавку:

- Ждала, говоришь, сестренка. Може ее молитвы и спасли меня. Мудрено было не сгинуть. Ведь, когда рязанцы увели, мальчонкой был. Пока в силу не вошел, работал за кусок хлеба в чужих людях. А потом и судьбу свою нашел, хозяйством обзавелся, детишки пошли. В Рязани жил, кузнечил. Подумакивал сходить во Владимир, узнать о родителях, о сестренке, уж больно тосковал по ним. И тут, как ураган, проклятые татаре. И женку, и дочек, и дом - все с земли смело, как и не бывало. Озлобился я. Как сожгли поганые Рязань-то, пошел, куда глаза глядят. Под Коломной к Всеволодову войску пристал, чтобы татарье бить. Но взяли они верх. А уж бились мы насмерть. Княже, как орел, над дружиной летал. Корзно, как знамя за ним развевалось. Да и каждый бился не ради славы. Кто в отмщение за погубленные души, а кто в боязни за своих близких. Но поганые, яко саранча,  скоко ни бьешь, а их все больше и больше…

Товарищ Иванки грустно качал головой.

- Куды ж теперь? - тихо спросил Авдей.

- Останусь в княжеской дружине. Теперича одно дело - меч крепко держать. Да и вам надо подаваться во Владимир. Татарин быстро идет. А разведчики его давно, поди, шастают по здешним лесам. Приедете - найдите, с Марфой хочу повидаться. От твоей новости у меня в грудях маленько отмякло. Не все Бог наказывает.

В это время в избу через хлопнувшую дверь ворвались опять клубы пара, а когда они рассеялись, Авдей увидел вместе с прежним человеком в шубе еще одного, перед которым вскочили Иванка с товарищем и принялись его раздевать. Но тот оттолкнул их и приказал вынуть иконы. Одетым бросился на колени и быстро-быстро стал читать молитвы. Только шапка слетела с его головы, и волосы растрепанные длинные, задерживаясь на потном лбу, нависли над глазами. Но он не замечал этого и молился отрешенно, исступленно.

Князя Всеволода Авдей раньше видел во Владимире, но   тогда он был круглолицым, улыбающимся. Ехал на коне впереди, вместе с братом Мстиславом. Тот вообще казался мальчиком. Как же сдал Всеволод против того бравого князя. Теперь щеки его впали, кожа казалась желтой, глаза нездорово блестели, плечи опустились.

Молился он долго, не обращая ни на кого внимания. Казалось, что для него весь мир перестал существовать. Трещали две толстые свечи у походного иконостаса. И хотя на улице был день, через тусклые и маленькие оконца просачивалось немного света, и от свечек на стенах качались огромные тени. Все это в сочетании  с бормотанием  князя  вселяло в душу тревогу.

Так же внезапно, как и начал молитву, князь вскочил с колен и повернулся к двери. Едва ему успели нахлобучить на голову упавшую шапку, он выскочил из избы. Вслед за ним и остальные, собрав иконы. Иванка успел только поцеловать Настенку, которая дотоле сидела, прижавшись к отцу. Раньше столько чужого народа в избе она не видела.

- Кто это, тятя? - спросила она шепотом, испуганно оглядываясь на дверь.

- Который молился - это князь, а который поцеловал тебя - дядюшка твой.

- Князь! - вытаращила глаза Настенька. - Он в тереме живет и ест много?

Авдей улыбнулся. Он часто рассказывал дочке о княжеском тереме, а когда возил дичь во Владимир, говорил, что все это везет князю.

 И Настенька всегда удивлялась, разве князь столько съест. Авдей же никак не мог опомниться от чудесного появления Иванки. Много Марфа про него рассказывала. И вот, гляди - просто чудо. Время для Иванки как бы остановилось, надо же девочку за Марфу признал. Видно тосковал по семье, часто вызывал в памяти…

Дверь опять отворилась, опахнув избу холодным паром. Ввалились, тревожно переговариваясь, соседи мужчины и Овдотья в накинутом зипуне.

- Тетенька Овдотья! Тетенька Овдотья! - кинулась к ней Настенка. - А у нас князь был, такой красавной, толстой, в шубе, сердитой! У иконы все бормочет да бормочет, ни на кого не глядит.

- Беда великая идет на Владимир. Княже Всеволод, разбитый, в столицу вертается, - вторил Авдей.

Овдотья, уткнувшись в зипун, зарыдала причитая:

- Ой, лишенько! Ой, лишенько!

Мужики еще беспокойнее загалдели:

- Во Владимир подаваться надо!

- Знамо во Владимир!

- Тутот-ка ворог загубит!

- И впрямь трогаться надоть!

Авдей рассказал Овдотье про Иванку. Та руками всплеснула:

- Осподи, радость-то какая! Ванютка-то мальчонкой был, а нонче значит…. Чего только в жизни не бывает!

Но опять эта новость померкла перед общей тревогой. Лишь Овдотья тихо промолвила:

- Мне-то куды подаваться? Все одно помирать пора. Поди, не нужна злодеям старуха? Много я ворогов пережила. Може и эти не тронут.

…Весело скрипит под лыжами снежок. Денек хотя и не солнечный, но не хмурый, белизна режет глаза. После болезни Авдей давно уже далеко не ходил, потому слабость чувствуется, и порой в стороны поматывает. Но решился он в ближний лесок сходить, капканы проверить, а то пропадет все, коли во Владимир уедут. А что дальше будет, про то неведомо. Хотел Настенку у Овдотьи оставить до вечера, одному сподручнее и быстрее. Да расплакалась она, да так горько, что жалко стало. Согласился взять, чай не далеко. И он с ней не увлечется, в глубь не убредет. Нашел старенькие лыжи, и она, довольная, рядом бежит, воркует, как птичка. Укутана в шубенку, в материну шаль. Одни глаза только видны. Ну, чисто медвежонок.

За перелеском велел ей стоять у тропки и далеко не сходить, а то де леший утащит. А сам в потаенные места малость углубился. С дочкой перекликается.

В двух капканах, как чуял, лиса и заяц попались. Его аж азарт охватил. Тушки уже мерзлые. Приладил их к поясу. Хотел к третьему капкану идти. Недалече он. И вдруг какая-то непонятная тревога охватила его. Мертвая тишина вдруг ударила в уши.

- Настенка…ка! Ау! - крикнул.

И ничего в ответ не услышал. Та же мертвая тишина. Как будто оглох неожиданно…

Бежал он, кричал, задыхаясь и хрипя. Только тушки постукивали друг о друга. И этот стук, казалось, гремел по всему лесу, заглушал его голос. А как выскочил к тому месту, где дочка должна была стоять, сердце в клещи сжало. Пусто-пустехонько. А на снегу, вот они, следы лыж, и сами лыжи обломанные валяются. А еще следы сапог остроносых…

Упал Авдей ничком на тропку, силы его оставили…

 

К оглавлению
© Алексей Варгин
Hosted by uCoz